В «Ларисе и купцах», постановке «Бесприданницы» Островского, Антон – Юлий Капитонович Карандышев. Артисту удалось сделать этого непростого героя трогательным, нелепым, отчаянным, завораживающим зрителя. Мы поговорили с Антоном о том, как рождаются такие работы, о новом главном режиссере театра, о династии Антоновых на томской сцене и влиянии снов на репетиции.
– Антон, в Томском драматическом театре сейчас служит два поколения вашей семьи. Как ваш отец, артист Виктор Антонов, отнесся к вашему решению пойти по его стопам?
– Я сказал папе, что хочу быть артистом, не в раннем детстве, а когда уже учился в старших классах. Его ответ напомнил мне фразу из «Малыша и Карлсона»: когда ребенок начинает просить собаку, то слышит: «Да ты что, с ума сошел?!». Примерно также отреагировал и мой папа. Но он не начал меня отговаривать, а поступил очень верно: не стал мешать.
– В детстве вы видели родителя на сцене, он брал вас в театр?
– Да, я смотрел много спектаклей, и с участием папы, и без него. Он водил меня на сказки в ТЮЗ и в Драму. В средних классах я стал ходить на серьезные спектакли. Мне запомнились «Не заплачу», «Люди и мыши». В последнем очень грустно было видеть, как отца убивают на сцене. Они играли вместе с Владимиром Васильевичем Варенцовым. Тот спектакль – большая, сильная работа. Для меня было потрясением, когда я видел: папа стоит на коленях, а ему в спину стреляет герой Владимира Васильевича, и папа падает... Я понимал, что это спектакль, но все равно не мог сдержать слез. Став постарше, открыл для себя еще одну сторону театра. Если мои одноклассники приглашали девочек в кино, то я в театр.
--------------
Был уверен: останусь в Драме
– Учились вы на курсе, набранном на базе Томской драмы?
– Да. Но ребята поступили в 2002 году, а я тогда только перешел в 11-й класс. Мастером курса был Юрий Алексеевич Пахомов, в то время главный режиссер театра, и актриса Татьяна Владимировна Аркушенко. Занятия шли уже полгода, когда папа поговорил с ними насчет меня. Мне устроили прослушивание и взяли вольным слушателем. Я пришел на занятия, сидел несколько в стороне... И вдруг Татьяна Владимировна говорит: «Иди на площадку вместе с ними!» Меня в тот миг охватил страх! Я впервые почувствовал боязнь сцены, ощутил скованность. Вышел. На меня смотрят 20 пар глаз, и главные глаза по центру. Такие большие, выразительные глаза Татьяны Владимировны... Во втором семестре я потихоньку учился. Занимался дополнительно, например, на меня тратила время Елена Михайловна Козловская, мой педагог по сценической речи. В итоге за один семестр я прошел два. С ребятами тоже быстро познакомился. Курс у нас был, я считаю, потрясающий. Тому доказательство – многие из наших выпускников теперь успешно работают в театрах Москвы и Петербурга, снимаются в кино. Очень люблю всех наших ребят. Может, мы еще соберемся вместе...
– Вы не отмечаете юбилеи курса?
– Пока нет. Хотя в 2016 году уже будет десятилетие нашего выпуска, во что трудно поверить. Получается, я уже почти 10 лет работаю в театре... И в то же время у меня такое до сих пор состояние, как в стихотворении Константина Симонова:
Мне двадцать лет. Вся жизнь моя – начало.
Я только буду, но еще не был.
Есть свежесть взгляда и ощущение начала, наверное, оно никогда не пройдет.
– Когда после окончания учебы вас пригласили на работу в Драму, то ваши вчерашние педагоги превратились в коллег по театру. Это не мешало?
– Наоборот, помогало. Тем более что я учился с полной уверенностью: останусь в этом театре. У меня есть такая черта характера – нерешительность к масштабным действиям, переменам. Можно назвать ее консерватизмом. В Томске все свое, родное... Будьте осторожнее со своими желаниями, они могут исполниться! Вот и я остался здесь.
-----------------------
Выучить текст далеко не самое сложное
– В чем главная сложность актерской работы, ее специфика?
– Очень сложно рассказать... Перед человеком кладут текст, он толстый, возможно, 100 страниц, если роль большая. Первое, что интересует обывателей, не связанных с театром: «Ты что, это все учишь, все слова?» Вопрос, мягко говоря, риторический. Да, роль надо выучить, но это последнее дело. Текст учится сам по себе. Я специально зубрю его, только если речь идет о срочном вводе на чью-то роль. Обычно просто читаю на репетициях, и он постепенно запоминается. Но мало выучить. Надо разобрать. Понять, что ты делаешь и как. Громко, тихо, быстро, медленно... Это само собой возникает на площадке. Понял, пошел, сделал, не получилось, подошел, спросил, тебе объяснили. Пошел, еще раз попробовал. Не получилось. На тебя накричали. Посидел. Поплакал. Подумал. Еще раз спросил... Пошел. Сделал. Тебе сказали, что ты движешься в верном направлении... И этот процесс занимает 1–1,5 месяца. Отдельно разбирается каждая сцена. Похожий алгоритм есть почти у каждого артиста. Всем знакомо непонимание, восторг от первых успехов, разочарование от провалов. По эмоциональной шкале проходишь через все в процессе работы над ролью: через страх, злость, гнев, ненависть, слезы, отчаяние...
– А в чем для вас главное удовольствие от профессии?
– Когда ты выходишь за кулисы и ничего не помнишь, что было на площадке. То есть как человек я помню, а на сцене понимание себя как личности почти отключается. Ты в образе. И остается ощущение, словно ты видел сон, словно все было нереально, ты как в тумане...
----------------
Я из тех, кто полностью доверяет режиссёру
– В Драме в этом году появился новый главный режиссер Александр Огарев. Весною прошла премьера его первого томского спектакля «Лариса и купцы», где вы сыграли Карандышева, одну из ключевых ролей...
– Пот, кровь и слезы! Вот чем мне далась эта роль. Буквально! Я прошел через все, пока над нею работал. Физически получал травмы, и внутренние слезы были, не боюсь об этом говорить, и внешние. И разочарование, и просьба о помощи, и прозрение, и радость, когда что-то получилось, я понял, что иду в верном направлении. Хотя это не значит, что я уже сделал роль. Каждый раз, когда играется этот спектакль, у меня возникают ощущения, схожие с теми, что были на репетициях. Это мотивирует, мобилизует. Я обычно прихожу в театр за 4–5 часов до начала «Ларисы и купцов». Повторяю текст, разминаюсь в репетиционном зале. Эта работа мобилизовала во мне все: и душу, и тело, к чему я был не очень готов.
– Какие у вас впечатления от работы с Александром Огаревым?
– Репетиции с ним, это, конечно, совсем другая школа. Что это, как это – до сих пор до конца не понятно! Когда режиссер только пришел в наш театр, то я читал его интервью. Затем мы познакомились, начали работать. Мало того, что он мне сразу очень понравился, я понял, что в него верю. Я из тех людей, кто полностью доверяет режиссеру. А там уже получится или не получится... Но если артист будет сомневаться в режиссере, то точно ничего из этого не выйдет.
---------------------
Все подчинено репетициям
– Правда, что во время репетиций «Ларисы и купцов» вы увидели яркий сон, после чего вам удалось найти нужные интонации для своей роли?
– Был такой момент, хотя я сам не связывал одно с другим. Мне приснилось, что я кого-то вытаскивал из тюрьмы. Помню, как хватался за перекладину, как разрушалась дверь. А всю вторую половину сна я очень боялся, что меня поймают. Ведь я же освободил преступника. Сильные были эмоции! Через 1–2 дня после кошмара центральная сцена первого акта, где Карандышев танцует, у меня вдруг пошла. Александр Анатольевич не стал доводить ее до конца, объявил перерыв, и сказал: «Это лучшее, что я видел за два месяца репетиций!». После этого роль пошла в гору. Но я режиссеру свой сон не рассказывал, это коллеги меня сдали. И они уже связали потрясение от сна с изменениями в роли.
– А что может помочь в работе, какие еще на первый взгляд не связанные с репетицией моменты оказываются полезными?
– Многое. К примеру, чашка кофе со сладостями. Кофеин с глюкозой мобилизуют. Сидишь, пьешь кофе, думаешь. И вдруг раз – мысль пришла, что стоит попробовать в той или иной сцене! Впрочем, это как в мультфильме про палочку-выручалочку: где говорится, что выручалочка-то у тебя в голове. Кофе – это «палка», а решения все равно находишь сам, идет внутренняя работа. Часто возвращаешься домой с репетиции поздно... Репетировать теперь приходится о-го-го сколько, иногда 10-часовой процесс идет, но ничего, мы к этому привыкнем. И если что-то получилось, то ты воодушевлен и продолжаешь работать дома. Потом просыпаешься с тем же настроением, идешь в театр... Все подчинено репетиционному процессу, если, конечно, не возникает каких-то срочных дел, которые нельзя отменить.
----------------
Главное – это сын
– Если говорить о жизни вне театра, то что вам интересно? Вы играли в футбол...
– Я был голкипером в клубе «Спарта». Но после травмы колена не играю.
– Ее вы получили на футбольном поле?
– Нет, на сцене, во время генеральной репетиции спектакля «Хлам» я порвал мениск. Но затем сыграл премьеру. Не знал, какая именно у меня травма, просто была дикая боль. Операцию мне сделали только осенью, а порвал мениск я весной. Ничего, фиксировал ногу и играл в спектаклях. Ко всему привыкаешь... Но с футболом после этого случая закончил.
– Вы болельщик?
– Рьяный – только когда играет моя страна. Болею за сборную России. Тогда матч для меня не похож на рутину. Или если наши клубы выступают в Лиге чемпионов, за них тоже переживаю. К остальному отношусь прохладнее. Знаменитый матч Германия – Бразилия, конечно, смотрел. Обалдевал от немцев, переживал за бразильцев, но таких эмоций, как от игры своей сборной, не испытывал. Мне нужно, чтобы было за что болеть. Также, кстати, и на сцене. Находишь что-то свое в роли, что тебя цепляет – и дело идет по-другому.
– Что еще для вас важно?
– Главное – мой сын. Ему уже почти 3 года, уже большой и очень высокий, 97 см ростом! Хотя не в кого быть маленьким... Стараюсь проводить с ним побольше времени.
– Если подросший сын скажет: «Хочу стать артистом!», то как вы отреагируете?
– Я не то что не стану мешать, как мне мой отец, но в любом случае ему помогу, его поддержу, что бы он ни выбрал! Это же мой сын. Но и навязывать ничего не собираюсь.
Решение будет принимать он.
Быть другими людьми
– Кроме основной работы в театре вы еще и преподаете?
– Веду у ребятишек в театре эстрадной песни «Синкопа» актерское мастерство, сценическую речь, движение... Главная цель – чтобы на сцене они себя чувствовали комфортно. Делаем с ними проекты, спектакли. Из-за насыщенного графика моих репетиций приходилось иногда переносить занятия, но День рождения театра мы весною сделали. Получилось интересно. Мы устроили церемонию награждения в стиле вручения «Оскара», каждый ребенок получил свою премию. Все красивые, в вечерних нарядах, красная ковровая дорожка, свет, полный зал... Получилось эффектно.
– Почему решили заняться педагогическим делом?
– Никакой особой цели не преследовал. Это был семейный подряд, поскольку «Синкопа» – театр моей бывшей тещи Надежды Васильевны Барановой. Однажды она попросила меня помочь, так все и началось. Работаю с детьми разного возраста, от 7 до 14 лет. Это, конечно, сложно. Но ищу ко всем подходы.
– Вам, как актеру, такая работа что-то дает?
– Актеру все что-то дает! Если человек работает всерьез, он будет заниматься своей профессией везде и всегда. Иногда видишь, как человек в кафе пьет чай или кофе и вдруг замирает. Вероятно, его осенило...
– Вы наблюдательный?
– Профессия развила во мне эту способность. Еще я люблю подслушивать случайные разговоры. А иногда бывает игривое настроение, когда надоедает рутина. Смотришь какой-то увлекательный фильм, и потом существуешь в его настроении. Это здорово – иногда перевоплощаться! Мне нравится, как сказал артист Питер Фачинелли: «Я предпочитаю быть другими людьми. В настоящей жизни это называется шизофрения. А если вы получаете за это деньги, то это называется актерство».
Виктория ЦВЕТКОВА.