Дмитрий Курамшин: «Скульптура – это танец в статике»

Его авторские работы есть в коллекциях известных людей в разных странах мира, в том числе в собраниях шведской королевской семьи и у князя Монако. Мы выяснили у Дмитрия, нужно ли художнику учиться, сложно ли в Томске найти натурщиц для позирования скульптору, в чем главные проблемы современного искусства и работы в нашем городе. -- – Дмитрий, когда вы поняли, что хотите быть скульптором? – Это произошло само собой. Однажды, еще в детстве, мне дали пластилин... И, сколько я себя помню, я все время что-то лепил. Всегда стремился делать именно то, что мне действительно интересно, поэтому вопроса, какую профессию выбрать, даже не возникало. – Вы учились в Пензе. Почему предпочли это художественное училище? – В Томске тогда будущему скульптору поступать было некуда. Из разных вариантов я выбрал Пензу неслучайно. Это преемственность, я поступил в то самое училище, которое окончила моя преподавательница из художественной школы. Выбор, где и у кого учиться, очень важен. Педагог дает ученику 95% тех знаний, что получил сам, иногда даже вкладывает что-то свое. Интересная получается цепочка: моя первая учительница Александра Ивановна Жогина училась в студии Алексея Либерова, он же ученик Вадима Мизерова, наставником которого был Николай Фешина, ученик Ильи Репина. Репин, в свою очередь, учился у Павла Чистякова, великого педагога, вся российская художественная школа, и передвижники, и мирискуссники, – это его ученики. – Насколько для художника значимо образование? Может ли хватить одного таланта? – Благодаря учебе, опыту предыдущих поколений многие вещи становятся значительно проще. Ты уже начинаешь не на пустом месте, а словно стоишь на плечах титанов. В то время как многие автодидакты учатся на своих собственных ошибках и заблуждениях. Им просто не позавидуешь. Тот же Ван Гог со свое трагической судьбой... Если отмести подробности, то суть его бед в том, что он хотел рисовать, но не все получалось. Писал автопортрет, ухо не вышло, и он, как человек, мягко говоря, неуравновешенный, взял и отхватил себе ухо. Впрочем, Ван Гог, импрессионисты, модернисты оказали мировой истории искусств несколько медвежью услугу, дав уверенность: творить может каждый, раз не получивший художественного образования Ван Гог стал великим художником. Хотя учеба спасает не всех: в СССР выпускалось по несколько сотен художников в год, и только часть из них работали по специальности. Образование – это далеко не все, но оно важно. – Почему после учебы в Пензе вы вернулись в родные края? – Меня тянуло на родину. Нигде больше себя не мыслил, это было словно болезнь. Может, вернулся напрасно. В нашем замечательном городе у меня было ощущение, что можно без особого напряжения найти средства к существованию, что, возможно, отчасти и не пошло на пользу. – Вы начинали в эпоху 1990-х. Какими те годы были для вас как для художника? – Многие вспоминают, что было плохо, не всегда удавалось купить продукты. Но в 1990-е появилось ощущение: теперь от нас что-то зависит, скоро все в России изменится, все у нас будет хорошо. Казалось, мы вот-вот сами сделаем себе керамическую мастерскую, литейную. Сейчас, только жизнь немного улучшится, и тогда... Понадобилось больше 20 лет, чтобы понять: ничего не меняется в нашей стране. Бесполезно копить и ждать иных времен. Снова будет реформа, деноминация, дефолт... А что касается жизни художников в 1990-х: был такой период, когда богатеющие люди заказывали себе интерьеры, давали авансы... и многие исчезали, растворялись в этом хаотичном бизнесе тех времен. Дай бог, им удалось выжить. Немало времени творческие люди существовали на таких авансах. -- Главный герой – человек – Какие темы и образы вы можете назвать своими любимыми? – Мой главный персонаж, конечно, человек. Могут быть и скульптурные пейзажи. Но мне ближе человеческая история, драматургия. Интереснее всего мне работать с женщинами. – Часто вы работаете с обнаженной натурой... – Это началось еще со времен учебы, когда хотелось отойти от строгой академичности, сделать что-то живое. За 20 с лишним лет мне не надоело создавать такие скульптуры. Разнообразие формы, пластики это возможность не уходить в абстрактные или концептуальные вещи. Кроме того, создание скульптуру с натуры – это вариант общения, энергетического обмена. Первое время после учебы я эксплуатировал модель как манекен, она была нужна мне для воплощения моих мыслей и идей. Потом понял, что надо идти от человека. Не заставлять его играть чужую роль, а искать, что он собой представляет. Для меня этот процесс очень похож на работу режиссера или хореографа, только скульптура – это танец в статике. В одной позе может быть сконцентрирована целая жизнь... – Как в случае с ню не переходить грань между искусством и пошлостью? – Момент моральной этической напряженности присутствует. Это вопрос вкуса, а он воспитывается во время учебы, когда ты изучаешь историю искусств, видишь чужие работы, общаешься с мэтрами-преподавателями. – Считается, что часто творцы влюбляются в своих натурщиц. Правда ли это? – Зависит от профессионализма. У хорошего художника просто не хватит времени на что-то кроме работы, поскольку на нее уходит много сил и энергии. Приходится сублимироваться (не люблю это слово, но иначе не скажешь). Эмоции остаются, но тот же флирт преломляется в работу, влияет на скульптуру, но не на жизнь. Хотя случается, конечно, по-разному. Например, один мой однокурсник во время учебы женился на своей натурщице. Казалось бы, молодые люди, друг другу подходят. Но мне это показалось очень странным: смешать работу и жизнь. – Сложно ли в Томске найти натурщиц? – Специальной «биржи натурщиц» в городе нет. Для меня поиск модели – это момент личного общения. Могу и на улице подойти, предложить позировать... – Как на такие предложения реагируют? – Сильно не пугаются, но нужно долго объяснять, о чем речь. Люди в недоумении, ищут подтекст. Это защитная реакция. Часто удается убедить их, что это интересно. Иногда хочется поработать со знакомым человеком, чувствуешь, должно получиться. А если с натурщицей не получается общение, не достигается контакт, то и удачной скульптуры не появится. Не знаю, как бы я смог сейчас работать, если бы просто нанял модель и пытался ее заставить воплотить мои эскизы. Сейчас для меня значимо взаимное творчество. ---- Раньше ясных дней у нас было больше – Из каких материалов вы предпочитаете создавать скульптуры? – Мне ближе бронза, металл, литье. Предварительно вещь делается в мягком материале, из глины или пластилина. Она растет, ты наполняешь ее формой, смыслом. А если работать с камнем или деревом, то, напротив, нужно отсекать все лишнее и любить материал: глыбу или ствол. Что касается современных материалов, то они меня не очень привлекают. Иногда необходимо обратиться к пластику, к смолам, но они не такие живые, как бронза. – Насколько для художника важна интуиция? – В молодости я считал себя аналитиком, и все просчитывал. Вероятно, это такой юношеский симптом. Потом стал прислушиваться к интуиции: однажды обнаружил, что скульптура, которую я сделал, не задумываясь, укладывается во все нужные параметры. Может, уже опыт накопился, может, помогла интуиция. Порой не видишь архитектонику форм, просто понимаешь: красиво. Тогда остается передавать, не анализируя. – Как вы относитесь к томской публике и насколько прислушиваетесь к мнениям зрителей о ваших работах? – Диалог со зрителем происходит. Иногда неожиданным образом. Например, приносишь работу в музей на выставку и замечаешь реакцию местных бабушек-смотрительниц. Они женщины суровые, любят критиковать. Когда видишь у них заинтересованность, и слышишь хотя бы такие скупые фразы, обращенные к твоим работам, как «понаставили здесь современного искусства, глаза бы мои на него не смотрели, вот хоть что-то интересное несут», и замечаешь, как смотрительницы стараются помочь, то это приятно. Даже если человек говорит что-то злопыхательское, то задумываешься, почему такая реакция, над механизмом его восприятия работы. Я прислушиваюсь ко всем отзывам. Уже давно далек от мнения, что публика дура, а мы, художники, носители элитарного искусства... – У вас рабочая мастерская расположена в вашей квартире. Сложно ли выносить такое соединение? И насколько соответствует истине стереотип о постоянных тусовках творческих личностей в мастерской художника? – Это индивидуальное дело. Одно время в мою мастерскую постоянно приходили люди, что мне нисколько не мешало. Был мощный энергетический поток. Все знакомые знали, где лежит ключ от мастерской. Я мог вернуться домой и обнаружить, что кто-то уже готовит еду, другая компания играет в карты. Я иногда просил гостей помочь мне, размешать раствор или подержать что-то. От творчества меня постоянные посетители не отвлекали. А некоторые художники говорят «Не могу жить в мастерской, мне надо утром проснуться, собраться, пойти на работу, иначе я буду не в том состоянии». Я же спокойно могу встать утром, и, если хороший свет, взяться за дело. – Такая особенность Сибири, как короткий световой день мешает скульпторам? – Нам легче, чем живописцам. В идеале нужны окна, выходящие на юг. Это в Италии лучшими считались мастерские с окнами на север. Иначе солнце просто выжигало бы работы. Кстати, я заметил, что климат в Томске в последнее время меняется. Солнечные ясные дни стали редкостью. В прошлом году солнца было немало, но в целом раньше светлых дней было больше. ----- Эпоха трёх Д – В чем, по-вашему, главные проблемы современного искусства? – Искусство – зеркало общества. Я как-то назвал наше время «эпохой трех Д»: деградации, девальвации и дилетантизма. Под вопросом ценность и качество образования. Каждый вуз открывает свое художественное направление, не сильно заботясь об уровне обучения. В итоге получается не вуз, а кружок «Умелые ручки». И выпускники художественных отделений совершенно беспомощны. Много зависит сейчас от личности: если хочешь чему-то научиться, то нужно надеяться только на себя. Впрочем, многие и не думают о школе. Думаю, что ленинский тезис «каждая кухарка может управлять государством» стал главной тенденцией современного искусства. Смелость и наглость – хорошие качества, но как они используются в современном искусстве... Если лет 15 назад работники художественного музея возмущались, что им звонили и говорили: «У нас на заводе есть кружок художников-любителей, мы бы хотели позаниматься с кем-нибудь из творцов», то теперь чаще звонят и говорят: «У нас есть свои работы, нам нужен музейный зал для выставки». Как в фильме «Берегись автомобиля» герои утверждали, что любительские театры, в конце концов, заменят профессиональные, и к этому надо стремиться... – Что вам, как скульптору, больше всего не хватает сегодня в Томске? – С прагматичной точки зрения не хватает заказов, рынка. Географическое положение у нас непростое. Томск как таежный тупик. Такое сравнение возникает, когда смотришь на нашу железную дорогу, которая в нашем городе заканчивается. Теперь стало проще находить материалы для работы, раньше не все можно было купить. А в целом все в Томске замечательно.